Остров на краю света - Страница 4

— Да, я его знаю.

Клод Бриман; коренастый уссинец с карикатурно пышными усами, пахнущий одеколоном, обутый в эспадрильи, словно крестьянин. Голос его звучал сочно и дорого, как хорошее вино. Бриман Лис, звали его в деревне. Бриман Удачник. Много лет я была уверена, что он вдовец, несмотря на слухи, что у него где-то на материке жена и ребенок. Хоть и уссинец, он мне нравился; бодрый, разговорчивый, карманы всегда набиты сластями. Мой отец его ненавидел. Адриенна, моя сестра, словно назло, вышла за его племянника.

— Теперь все в порядке. — Мы дошли до конца эспланады. Через две стеклянные двери я видела вестибюль «Иммортелей» — конторку, вазу с цветами, крупного мужчину, что сидел у открытого окна и курил сигару. На секунду я задумалась, не войти ли внутрь, потом решила, что не стоит. — Я думаю, дальше вы уже и сами справитесь. Вперед.

Они пошли: темноглазый не сказал ни слова, Лоло скорчил гримасу, извиняясь за друга.

— Не обращайте внимания на Дамьена, он всегда такой, — тихо сказал он. — Вечно нарывается на ссоры.

Я улыбнулась. Я тоже была такая. Моя сестра, четырьмя годами старше, в хорошеньких платьицах и с прической из парикмахерской, всегда умела вписаться в компанию; на террасе кафе она всегда смеялась громче всех.

Я перешла оживленную улицу, направляясь туда, где сидели две старые кармелитки. Я сомневалась, что они меня узнают — саланку, которую последний раз видели девочкой, — но в те давние времена я их любила. Подойдя ближе, я увидела, что они совсем не изменились, и меня это ничуть не удивило: ясноглазые, но загорелые и выдубленные, словно высушенные солнцем вещи, что находишь на берегу. Сестра Тереза носила черный платок, а не белый quichenotte — чепец островитянок; а то я, может, и не отличила бы монахинь друг от друга. Мужчина, сидевший рядом, с ниткой кораллов вокруг шеи, в шляпе с обвислыми полями, закрывавшей глаза, был незнакомый. Лет тридцати, лицо приятное, но не ослепительный красавец; может, отдыхающий, но это не вязалось с непринужденностью, с какой он меня приветствовал, — типичный островной молчаливый кивок.

Сестра Экстаза и сестра Тереза пристально оглядели меня и тут же расплылись одинаковыми сияющими улыбками.

— Да это же дочурка Жана Большого.

Они так долго жили вне монастыря, вместе, что переняли друг у друга характерные черточки в поведении. Говорили они тоже одинаково — быстро, надтреснутыми голосами, как сороки. У них развилось особое взаимопонимание, как бывает у близнецов, — они заканчивали фразы друг за друга, и каждая снабжала речь другой, словно запятыми, утвердительными жестами. Как ни странно, они никогда не пользовались именами — всегда называли друг друга ma soeur, хотя, насколько мне известно, не состояли в родстве.

— Это Мадо, ma soeur, малютка Мадлен Прато. Как она выросла! Здесь, на островах…

— …время летит так быстро. Кажется, всего пара лет…

— …как мы сюда приехали, а мы уже постарели…

— …и выжили из ума, ma soeur, выжили из ума. А до чего мы рады тебя видеть, малютка Мадо! Ты всегда была другая. Совсем-совсем не похожа на…

— …свою сестру.

Последние слова старушки произнесли хором, блестя черными глазами.

— Я так рада, что вернулась. — Только произнеся эти слова, я поняла, до чего я на самом деле рада.

— Здесь мало что переменилось, верно, ma soeur?

— Да, почти совсем ничего. Только…

— Все постарело, только и всего. Как мы. — Монахини деловито покачали головами и опять занялись мороженым.

— Я гляжу, «Иммортели» перестроили, — сказала я.

— Верно, — кивнула сестра Экстаза. — Бо́льшую часть, во всяком случае. Из нас еще кое-кто остался на верхнем этаже…

— Долгоживущие гости, как Бриман нас называет…

— Но совсем немного. Жоржетта Лойон, Рауль Лакруа, Бетта Планпен. Они постарели и перестали справляться, и он купил у них дома…

— Купил задешево и перестроил для отдыхающих…

Монахини переглянулись.

— Бриман держит их тут только потому, что монастырь платит за них деньги. Он не ссорится с церковью. Он-то знает, с какой стороны у него облатка намазана маслом…

Обе задумчиво умолкли и принялись облизывать мороженое.

— А это Рыжий, малютка Мадо. — Сестра Тереза указала на незнакомца, который, ухмыляясь, слушал их речи.

— Рыжий, англичанин…

— Пришел свести нас с пути истинного лестью и мороженым. В наши-то годы.

Он покачал головой.

— Не верьте им, — посоветовал он, все так же ухмыляясь. — Я к ним подлизываюсь только для того, чтоб они не разболтали моих секретов.

Он говорил с сильным, но приятным акцентом.

Сестры захихикали.

— Секреты, а! Да, от нас мало что укроется, верно, ma soeur, может, мы и…

— …старухи, но со слухом у нас все в порядке.

— Люди не обращают на нас внимания…

— …потому что мы…

— …монахини.

Человек, названный Рыжим, посмотрел на меня и ухмыльнулся. У него было умное, своеобразное лицо, которое озарялось, когда он улыбался. Я чувствовала, что он разглядывает меня в мельчайших подробностях, не с дурными намерениями, но с выжидательным любопытством.

— Рыжий?

У островитян в обиходе прозвища. Если зовешь людей не по прозвищам, значит, ты иностранец или с материка.

Он снял шляпу и взмахнул ею в шутовском поклоне.

— Ричард Флинн: философ, строитель, скульптор, сварщик, рыбак, мастер на все руки, предсказатель погоды, а самое главное — исследователь пляжей и искатель пляжных сокровищ. — Он неопределенно махнул рукой в сторону пляжа «Иммортели».