Эта новость меня не удивила: в стародавние времена Жан Большой постоянно затевал какое-нибудь строительство. Я поняла, что дело серьезное, только когда Флинн явился с погрузчиком, бетономешалкой и новой порцией кирпичей и шлакоблоков.
— Это что? — вопросила я.
— Работа, — ответил Флинн. — Твой отец хочет кое-что поделать.
Он отвечал с какой-то странной неохотой; это будет новая ванная комната, сказал он, взамен старой, в том конце лодочного сарая. Ну, может, еще то да се. Жан Большой попросил его все это сделать по его собственным планам.
— Но это ведь хорошо, правда? — спросил Флинн, увидев выражение моего лица. — Это значит, что ему не все равно.
Я не была в этом так уверена. До пасхальных выходных осталась всего пара месяцев, а ведь Адриенна поговаривала о том, чтобы приехать на это время, когда у детей будут каникулы в школе. Может быть, это хитрость, чтобы ее привлечь. А деньги — стоимость материалов и работы? Жан Большой никогда ничем не давал мне понять, что у него есть деньги где-то в заначке.
— Сколько это будет стоить? — спросила я.
Флинн сказал. Цена была божеская, но я точно знала, что мой отец и этого себе позволить не может.
— Я заплачу, — сказала я.
Он покачал головой.
— Нет. Все уже обговорено. Кроме того, у тебя денег нет, — добавил он.
Я пожала плечами. Неправда, у меня еще кое-что оставалось. Но Флинн был непоколебим. За стройматериалы уже заплачено. А работа, сказал он, бесплатно.
Стройматериалы заняли бо́льшую часть шлюпочной мастерской. Флинн очень извинялся, но, как он сказал, их совершенно некуда было больше положить, и к тому же это всего на неделю-другую. Поэтому я пока что перестала трудиться в шлюпочной мастерской и отправилась в Ла Уссиньер с альбомом для рисования. Однако по прибытии я обнаружила, что «Иммортели» закрыты строительными лесами — возможно, из-за сырости, вызванной высокими приливами.
Был прилив; я пошла на пустынный пляж, села, прислонившись спиной к волнолому, и стала наблюдать. Я просидела несколько минут, чиркая карандашом по бумаге почти от нечего делать, и вдруг заметила объявление, прибитое к скале высоко у меня над головой, — белая доска с черными буквами:
...ИММОРТЕЛИ.
Частный пляж
Выносить песок с этого пляжа
ЗАПРЕЩЕНО
Лица, уличенные в этом,
будут КАРАТЬСЯ ПО ЗАКОНУ
Подписано:
П. Лакруа, полицейское управление
Ж. Пино, мэр
К. Бриман, владелец пляжа
Я встала и принялась разглядывать эти слова. Конечно, кражи песка и раньше случались: по нескольку мешков там и сям, обычно для строительства или садовых нужд. Даже Бриман закрывал на это глаза. Но с пляжа пропала просто уйма песка. Гораздо больше, чем можно было бы объяснить обычной кражей.
Пляжные беседки, пережившие зиму, громоздились на деревянных сваях примерно в метре над землей; в августе они сидели прямо на песке. Я быстро начала рисовать: голенастые пляжные беседки, изгиб полосы прибоя, ряд булыжников за волноломом, прилив, который поднимался, выслав впереди себя авангард из водяной пыли.
Я так погрузилась в работу, что не сразу заметила сестру Экстазу и сестру Терезу, которые сели на волнолом прямо надо мной. На этот раз они были без мороженого, но у сестры Экстазы был пакетик конфет, который она время от времени передавала сестре Терезе. Обе были, кажется, ужасно рады меня видеть.
— Сестра, да это же Мадо Жана Большого…
— Малютка Мадо со своим альбомом. Пришла на море посмотреть, э? Нюхнуть южного ветра? — спросила сестра Тереза.
— Это он и создал наш пляж. Южный ветер, — объявила сестра Экстаза. — Так говорит Бриман.
— Бриман, он умный.
— Очень-очень умный.
Меня всегда забавляло, как сестры эхом повторяют одна другую; без запинки подхватывают фразу, словно щебечущие птицы.
— Я бы даже сказала, слишком умный, — улыбаясь, отозвалась я.
Монахини засмеялись.
— А может, недостаточно умный, — сказала сестра Тереза.
Монахини слезли со своего насеста на волноломе и принялись спускаться ко мне, подоткнув рясы.
— Ты кого-то ждешь?
— Там никого нету, Мадо Жана Большого, совсем никого.
— Кто будет на море в такую погоду? Ты знаешь, мы всегда так говорили твоему отцу…
— …он-то вечно глядел на море, ты же знаешь…
— …но она так и не вернулась.
Старушки монахини уселись на плоском камне рядом со мной и уставились на меня птичьими глазками. Я ошарашенно поглядела на них. Я знала, что у отца есть романтическая жилка, доказательством тому служили имена, которые он давал своим лодкам, но мысль, что он мог сидеть здесь и обшаривать взглядом горизонт в надежде на возвращение моей матери, была неожиданной и странно меня тронула.
— А все-таки, ma soeur, — сказала сестра Экстаза, потянувшись за конфеткой, — малютка Мадо вернулась, разве не так?
— И кажется, счастье Ле Салана переменилось. Конечно, благодаря святой.
— О да. Святая. — Монахини захихикали.
— У нас, правда, дела похуже, — сказала сестра Экстаза, глядя на леса, окутавшие «Иммортели». — Нам не так везет.
Быстро надвигался прилив. На Колдуне всегда так — волны несутся по отмелям с обманчивой скоростью. Не одному охотнику за устрицами и креветками приходилось бросать улов и плыть, спасая свою жизнь, если его заставал этот сильный молчаливый поток. Я видела течение, и, судя по всему, сильное — оно нащупывало путь к пляжу. С островами, стоящими на дюнах, так часто бывает: малейшее изменение может отвести течение в сторону, за одну зиму превратить укрытый от стихий заливчик в голый мыс, занести мели илом, превратить их в пляж, а потом в дюны — всего лишь за несколько лет.