Остров на краю света - Страница 94

Нашествие медуз было под контролем, поперек песчаных банок протянули сети, чтобы больше ни одна медуза не вошла в залив, а катер береговой охраны подобрал тех, что еще остались. Официальное объяснение гласило: медуз принесло необычными штормами вверх по Гольфстриму, может, даже из самой Австралии, — но деревенская молва предпочитала утверждать, что это предостережение от святой.

— Я всегда говорил, что нынешний год — Черный, — заявил Аристид с мрачным удовлетворением. — Видишь, что получается, когда меня не слушают?

Старик, хоть и злился на Бримана, кажется, сдался. Свадьбы стоят денег, сказал он, а если этот молодой дурак, его внук, продолжает упираться… Он покачал головой.

— Все-таки я ведь не вечен. Мне хотелось бы думать, что мальчик от меня что-то унаследует — не одни зыбучие пески и гниль. Может, наша удача наконец переменится.

Однако не все держались того же мнения. Геноле насмерть стояли против Бриманова проекта — их можно было понять. В семье пять ртов, при этом один из них мальчишка-школьник, а другой — восьмидесятипятилетний старик, поэтому с деньгами у них всегда было туго. Никто не знал в точности, сколько у них долга, но все считали, что не меньше ста тысяч. Потеря «Элеоноры-2» оказалась последним ударом. Ален после собрания громко возмущался, что это нечестно, что у общины есть перед ними определенные обязательства, что из-за пропажи Дамьена он не смог принять участие в обсуждении; но почти никто не обратил внимания на его возражения. Наше непрочное чувство товарищества опять исчезло, и опять каждый саланец был за себя.

Конечно, Матиа Геноле отказался переселиться в «Иммортели». Ален его поддержал. Ходили слухи, что они хотят уехать с острова. Вражда между Геноле и Бастонне возобновилась; Аристид, чувствуя слабость своих основных конкурентов по рыбной ловле и зная об их возможном отъезде, сделал все, чтобы настроить против них остальных саланцев.

— Они все погубят своим упрямством, э! Наш единственный шанс. Это эгоизм, вот что это такое, и я не допущу, чтобы жадность Геноле погубила будущее моего внука. Нам надо хоть что-то спасти из этого крушения, иначе мы все потопнем!

Многие не могли не признать, что в его словах есть своя правда. Но Ален, когда узнал о них, просто взорвался.

— Так вот, значит, как? — рычал он. — Вот так у нас в Ле Салане заботятся о своих? А как насчет моих внуков? Как насчет моего отца, ветерана войны? Вы собираетесь выдать нас с потрохами? В обмен на что? На деньги? На грязную уссинскую прибыль?

Год назад мы, наверное, сопротивлялись бы гораздо яростнее. Но мы уже успели понюхать эти деньги. Познакомились с ними поближе. Все молчали, кое-кто покраснел. Но мало кто проникся. Что такое интересы одной семьи, когда на карту поставлено будущее всей общины? В конце концов, лучше паромный порт Бримана, чем совсем ничего.

Пока я лежала в «Иммортелях», отца похоронили. Летом тела долго не держатся, а островитяне не признают материковых штучек со вскрытиями и бальзамированием. У нас ведь есть священник, чего еще надо? Отец Альбан отслужил службу на Ла Буше, как всегда, в сутане и рыбацких сапогах.

Могильный камень — розово-серый гранитный валун с мыса Грино. Его притащили моим тягачом. Потом, когда песок осядет, я попрошу кого-нибудь выбить надпись, — наверно, Аристид возьмется, если попросить.

— Зачем он это сделал? — Я поняла, что злюсь все так же, как в ту ночь на «Мари-Жозеф». — Зачем вышел в тот день на «Элеоноре-два»?

— Кто знает? — отозвался Матиа, закуривая «житан». — Одно могу сказать: когда мы наконец притащили лодку обратно, мы нашли в ней всякие странные вещи…

— Идиот, девочка еще больная! — прервала его Капуцина, ловко перехватив сигарету цепкими пальцами.

— Какие вещи? — требовательно спросила я, садясь на кровати.

— Канаты. Зажимы. И пол-ящика динамита.

— Что?

Старик пожал плечами и вздохнул.

— Наверно, мы никогда не узнаем в точности, что он задумывал. Мне жаль только, что для этого он взял «Элеонору».

«Элеонора». Я попыталась в точности вспомнить слова монахинь в ту ночь перед штормом.

— Это была девушка, которую они все знали, — сказала я. — И он, и Жан Маленький были к ней неравнодушны. К этой Элеоноре.

Матиа неодобрительно покачал головой.

— Нечего верить этим сорокам. Уж они наплетут. — Он посмотрел на меня — мне показалось, что он слегка покраснел. — Уж эти монахини, э! Хуже сплетниц не бывало. И вообще, что бы там ни было, а с тех пор уже много лет прошло. При чем тут то, как умер Жан Большой?

Как он умер, может, тут и ни при чем, а вот почему он умер… Я не могла не думать об этом: о связи с самоубийством его брата тридцать лет назад; самоубийством на «Элеоноре». А вдруг мой отец сделал то же самое? И зачем он взял с собой динамит?

Я так надолго потеряла покой, что Капуцина решила: эти мысли мешают мне пойти на поправку. Она, должно быть, поговорила с отцом Альбаном, потому что через два дня высохший старый священник со своим обычным траурным видом явился поговорить со мной.

— Все кончено, Мадо, — сказал он. — Твой отец покоится с миром. Не нарушай его покой.

К тому времени мне стало гораздо лучше, но я все еще чувствовала себя очень усталой; полусидя, откинувшись на подушки, я видела в окно сияющее августовское небо. Будет отличный день для рыбной ловли.

— Отец Альбан, кто была эта Элеонора? Вы ее знали?

Он поколебался.

— Знал, но не могу про нее с тобой говорить.

— Она была из «Иммортелей»? Монахиня?