Остров на краю света - Страница 69

— Ты столько времени там сидишь, — сказала ей, хихикая, Туанетта, — что уж, наверно, и пердишь духами. Шанелью номер пять.

Мерседес обиженно тряхнула волосами.

— Ты, бабушка, такая грубая.

Аристид все так же упрямо не замечал присутствия собственного сына в Ла Уссиньере и все глубже, с каким-то даже отчаянием, погружался в осуществление своих планов относительно Ксавье и Мерседес.

Дезире это огорчало, но не удивляло.

— Мне все равно, — повторяла она, сидя под зонтиком с Габи и младенцем. — Мы слишком долго жили в тени могилы Оливье. Теперь мне хочется побыть в компании живых.

Она посмотрела на вершину утеса, где часто сидел Аристид, глядя, как возвращаются рыбацкие лодки. Я заметила, что бинокль его был направлен не в море, а на линию прибоя, где Лоло и Летиция строили крепость.

— Он там каждый день сидит, — сказала Дезире. — И почти перестал со мной разговаривать.

Она взяла на руки младенца и поправила ему панамку.

— Пойду, пожалуй, прогуляюсь у воды, — жизнерадостно сказала она. — Мне полезно подышать воздухом.

Отдыхающие все прибывали. Семья англичан с тремя детьми. Пожилая пара с собакой. Элегантная старая дама, вечно в белом и розовом. Несколько семей в палатках, с детьми.

Мы никогда не видели столько детей. Вся деревня полнилась их визгом, криком, смехом, они были одеты в яркие, кричащие цвета, как их пляжные игрушки, — ядовито-зеленые, бирюзовые, малиновые, они пахли кремом от загара, кокосовым маслом, сахарной ватой и жизнью.

Не все гости были туристами. Я развеселилась, увидев, что наши собственные юнцы — в том числе Дамьен и Лоло — приобрели неожиданный вес в обществе и даже собирали дань с юных уссинцев за право доступа на пляж.

— Юные бизнесмены, — заметила Капуцина, когда я заговорила об этом. — Немножко деловой сметки никому не повредит. Особенно если это значит — содрать денег с уссинцев.

Она благодушно хихикнула.

— В кои-то веки для разнообразия у нас оказалось что-то такое, что нужно им, э? Вот и пускай они за это платят.

Некоторое время процветал черный рынок. Дамьен Геноле брал мзду сигаретами с фильтром, которые курил, скрывая отвращение, как я подозревала. Но благоразумный Лоло принимал только деньги. Он сознался, что хочет накопить на мопед.

— С мопедом можно по-всякому зарабатывать, — серьезно сказал он мне. — Всякие поручения, доставка, что угодно. Если у тебя есть транспорт, ты никогда не будешь на мели.

Просто удивительно, до какой степени дюжина детей может изменить деревню. Ле Салан внезапно ожил. Старики уже не были в большинстве.

— А мне нравится, — заявила Туанетта, когда я ей об этом сказала. — Я словно сама помолодела.

И не она одна. Я нашла сурового Аристида на вершине утеса — он учил двух маленьких мальчиков вязать узлы. Ален, обычно суровый к собственным детям, взял Летицию в своей лодке на рыбную ловлю. Дезире тайно совала конфеты в чумазые нетерпеливые ручки. Конечно, туристы нужны были всем. Но дети утоляли другую, первичную нужду. Мы безжалостно баловали и подкупали их. Сердитые старухи мягчели. Сердитые старики вспоминали свои мальчишеские радости.

Флинн был любимцем детей. Он, конечно, и наших детей всегда привлекал, может, потому, что никогда не старался их привлечь. Но дети отдыхающих бегали за ним, как за гаммельнским крысоловом; они вечно кишели вокруг него, болтали с ним, наблюдали, как он строит скульптуры из пла́вника или сортирует найденный на пляже мусор. Они таскались за ним по пятам, но он, кажется, не имел ничего против. Они притаскивали ему трофеи с Ла Гулю и жаловались ему друг на друга. Они беззастенчиво сражались за его внимание. Флинн принимал знаки их обожания так же небрежно и добродушно, как общался со всеми другими людьми.

Однако мне казалось, что со времени прибытия туристов Флинн под маской благодушия стал более замкнут. Правда, для меня он всегда находил время, и мы часами сидели на крыше блокгауза или у края воды и беседовали. Я была ему за это благодарна; теперь, когда Ле Салан начал выздоравливать, я чувствовала себя странно лишней, как мать, когда ее дети вырастают и отдаляются. Конечно, это чепуха — кто, как не я, всем сердцем приветствовал перемену в Ле Салане, — но порой я едва ли не мечтала, чтобы наше спокойствие было чем-нибудь нарушено.

Когда я сказала об этом Флинну, он засмеялся.

— Ты просто не создана для жизни на острове, — бодро сказал он. — Ты можешь существовать только в условиях постоянного кризиса.

Тогда это легкомысленное замечание меня рассмешило.

— Неправда! Мне нравится спокойная жизнь!

Он ухмыльнулся.

— Вокруг тебя не может быть спокойной жизни.

Позже я поразмыслила над его словами. А вдруг он прав? Вдруг мне на самом деле нужна опасность, кризисная ситуация? Может, это и привлекло меня на Колдун? И к самому Флинну?

В ту ночь, при отливе, я не могла уснуть и решила пройтись на Ла Гулю, чтобы в голове прояснилось. Светил щедрый ломоть луны; я слышала приглушенное «хшш» прибоя о темную grève и чувствовала легкий меняющийся ветерок. Оглянувшись назад с края Ла Гулю, я увидела блокгауз, темную глыбу на фоне звездного неба, и на мгновение мне показалось, что от нее отделился силуэт и скользнул к дюнам. По манере двигаться я узнала Флинна.

Может, на рыбалку пошел, сказала я себе, хотя фонаря при нем не было. Я знала, что он до сих пор иногда ворует устрицы с отмелей Геноле, чтобы не растерять навыков. Такую работу и правда лучше делать в темноте.

Флинна я так и не нашла, если не считать виденного мельком силуэта, и, озябнув, повернула обратно к дому. Вдалеке, в деревне, все еще слышалось пение и крики, и желтый свет падал из кафе Анжело на дорогу. Подо мной на тропе стояли двое, почти невидимые в тени дюны. Одна фигура была широкая, сутуловатая, руки небрежно засунуты в карманы vareuse, другая — более изящная, и когда лучик света из кафе случайно упал на ее волосы, они запылали огнем.